Квант одиночества

Единственная причина, по которой я продолжаю толкать мерцающую плиту курсора, воруя время у сна и отдыха – кому-то это может быть важно. Потому что тому, кто сейчас в подземелье, важно знать что солнце не выдумка.

---

С самого детства меня не покидало убеждение, которое позже превратилось в религию – никогда ничего хорошего со мной произойти не может.

Я находил в нём успокоение, потому что пока все мои мечты отменялись одна за одной – когда вместо музыкальной школы, меня записывали в парашютный клуб, а вместо обещанной сорокадевяти кубической Honda Tact, которая на Дальнем Востоке стоила вполне посильных денег, дарили брюки, эта максима была нерушима. Мы находим комфорт в постоянстве, даже если это постоянство страданий.

Стоило мне пропустить занятия в школе, оказывалось, что именно в этот день класс фотографировался для группового снимка. Я буквально прогулял весь седьмой класс, потому что меня буллили в школе. Вместо школы я шел в библиотеку и сидел там целый день. Ощущению изолированности от происходящего способствовало еще то, что в любом классе я всегда был "новенький", потому что мое место жительство обычно менялось чаще, чем этот статус успевал утратить срок годности.

Кроме того, я плохо умел общаться с людьми, хотя мне всегда было легко находить общий язык с девочками. Что тоже, разумеется, не способствовало популярности среди мальчиков, а моя вечная мечтательность и "неприспособенность к жизни", давала им еще больше поводов меня ненавидеть. В общем, я был вечным изгоем. И даже если каким-то чудом мне все же удавалось попасть на общий классный снимок, я всегда был где-то в стороне.

Мои родители во всём находили повод упрекнуть меня в моей нелепости. Для отца я был источником вечного стыда, и даже в раннем детстве для родителей я был всегда самым медлительным, самым рассеянным, самым забывчивым, самым "тюфяком", меня приводили как пример рукожопости и беспомощности. В выражениях они не стеснялись, постоянно изобретая новые оскорбления типа "если ему кто-то насрет в штаны, он даже не заметит что это сделал не он".

Оглядываясь назад, сейчас я знаю точно, что причина, почему дети не дают отпор – не в том, что они трусливы. А в том, что они не любят себя. В том, что они не ощущают поддержки дома. Если ребенка избивают дома, его будут избивать в школе. Потому что для него это норма, потому что его мозг усвоил этот паттерн. А если будешь сопротивляться, будет хуже.

Мне так же нельзя было звать никого в гости, видимо потому, что они стыдились, что кто-то узнает что я мочусь в постель, и они будут опозорены. Я всю жизнь ломал голову над этим, и только недавно додумался до этого объяснения, так что это только мои догадки. Но почему мне самому нельзя было ходить в гости, я, вероятно, так никогда и не узнаю.

В общем, одиночество всегда было моим спутником, вместе со страхом и стыдом.

В 18 лет, я заявил своей девшуке, что "Настоящая любовь может быть только безответной". Это поразительный уровень самобичевания для восемнадцатилетнего пацана, который ничего не знает о жизни, но это было моим подлинным убеждением. Я до сих пор поражаюсь каждый раз, когда вспоминаю о нем. Я бережно лелеял в своей душе неизбежность боли и страданий настолько, что для меня это был идеал, а моими любимыми сказками были "Стойкий оловянный солдатик", в которой игрушечный пехотинец бросился в пылающий камин, чтобы спасти надменную бумажную балерину; и Снежная Королева.

Из любого исхода я всегда выбирал наихудший, потому что он гарантировал мне отсутствие горечи разбитых надежд. Поэтому, совершенно не удивительно, что со мной всегда происходили какие-то "приключения" – я постоянно влипал в какие-то истории, пытаясь кому-то помочь, постоянно что-то ломал, разбивал, портил, делал неправильно, не вовремя и не до конца. Причем, это не просто чья-то оценка, это объективный факт. Однажды, во время медосмотра, я обнаружил, что забыл надеть трусы под нательное бельё. Для меня до сих пор загадка как такое вообще возможно. Думаю, не нужно говорить, что мне за это было.

Когда я начинал какое-то новое дело, родители обычно фыркали мол "Да ты двух дней не продержишься, кого ты обманываешь". Это для меня была тоже норма. Так что помимо обычного сопротивления, мне приходилось преодолевать еще и сопротивление среды. Только спустя десятилетия, путем постоянных усилий и тренировок я научился делать хоть что-то. Но это история для другого раза.

Эта моя особенность спотыкаться на ровном месте не укрылась от людей, которые меня окружали, и они находили радость в том, чтобы издеваться и подшучивать надо мной. В какой-то из школ меня начали называть Лунатиком, потому что им казалось что я вылитый городской сумасшедший из одного из латиноамериканских сериалов. В другой школе, меня назвали именем другого городского сумасшедшего, из другого латиноамериканского сериала. Когда я смотрел Ночной дозор, я узнал себя в Светлане с воронкой над головой.

Так что я хорошо знаком с тем, что такое одиночество, каково быть всеобщим посмешищем и каково иметь убеждение, что ты физически не способен сделать хоть что-то "как следует".

Но я хочу, чтобы ты запомнил одно – ничего из этого тебя не определяет. То, что тебя сегодня избивают, что на тебя плюют и ссут прямо на уроке, и даже то, что ты ничем не можешь ответить на это – ничего из этого не делает тебя слабым окончательно. Ты можешь быть слаб сейчас потому что у тебя нет выбора, потому что это твой единственный способ выжить, и твоему разуму не известен иной. Ты можешь быть 'рассеянным', 'тупым', 'беспомощным', 'безруким', 'простофилей' – это только оценка людей, которым не знакома доброта. И эта оценка ни на что не влияет. Ты можешь поступать так в данную секунду, но и это только потому, что таким тебя вылепили. Таким тебя вылепили обстоятельства, среда и твои собственные родители, и миллион других факторов от того, что твоя мать ела во время беременности, до того, насколько она чуткий человек.

Но ничего из этого не окончательно, ничего из этого не определяет тебя навсегда. Нельзя раз и навсегда стать 'умным' или 'сообразительным'. Именно это стремление раз и навсегда стать и остаться каким-то – и есть причина всех наших бед.

То, что у тебя нет сил на сопротивление сейчас, ничего не значит.

Мы делаем выбор, который определяет нас – каждую секунду а многое за пределами нашего контроля. Более того, тот выбор, который мы совершаем по собственной воле в эту секунду, направит нашу руку может быть завтра, а может через год.

В тот момент, когда перед тобой встает выбор, твоя судьба уже предопределена. Выбор уже сделан. Теми событиями, обстоятельствами, поступками, мыслями, травмами которые ты пережил вчера, на прошлой неделе или пять лет назад.

В момент, когда ты вынужден делать выбор – выбора никакого уже нет. В тот момент, когда меня били, у меня не было возможности защититься, потому что всю жизнь до этого меня учили не защищаться. Потому что если меня били, а я защищался, в ответ меня били палкой.

Если меня будут бить сейчас – я смогу защититься, благодаря тому решению, которое я принял много лет назад.

Избивать ребенка за то, что он не может дать отпор, когда ты избиваешь его за попытку защититься – это не только контрпродуктивно, это полностью ломает психологическую модель ребенка и превращает его в шизофреника.

Пока я не узнал, что отец не поддержит меня, даже если взрослый человек будет угрожать мне ножом и открыто караулить меня прямо на лестничной клетке, не стесняясь никого – я просто молча терпел все издевательства – и от отца, и от других людей.

Но в какой-то момент все изменилось, я осознал, что мой дом – это не моя крепость а просто еще одно место, где я не в безопасности и что мне больше нет смысла ждать помощи. Но для того, чтобы осознать это, мне потребовалось немало усилий и страданий.

В тот момент, когда ты вынужден сделать выбор – он уже совершен.

Но даже если бы я продолжил быть тем забитым запуганным ребенком – это не имеет никакого значения. Не имеет никакого значения, что думают родители, что думают люди вокруг, и не имеет никакого значения, насколько ты ловкий, расторопный или сильный. Потому что ничьи оценки не значат ничего.

Ничья оценка ничего не значит и ни на что не влияет.

И я говорю это не потому, что обрел какую-то религию, или стаю или группу по интересам, новую идентичность, зарыл голову в песок, дистанцировался от травмировавших меня ситуаций, или нашел какую-то другую игрушку, которые люди так обожают.

У меня не было выбора, но и у тех, кто избивал, унижал и травил меня выбора не было тоже. Потому что наш собственный мозг может исказить любую реальность таким образом, чтобы вынудить нас сделать выбор, который выгоден ему.

Однажды делая разводы гантелей над головой, я решил сэкономить время и перешел сразу к рабочему весу, минуя разминочный, чем травмировал межреберные мышцы. Это была самая сильная боль какую я когда-либо испытывал. Каждый вдох и каждый выдох пронизывал тело миллионами раскаленных искрящих под напряжением проводов так, что даже цвета на сетчатке глаза скакали с бешеной амплитудой и желтый вдруг становился синим а белый красным. В течение нескольких дней за каждый вдох мне приходилось буквально сражаться со своим собственным мозгом, а мои глаза плакали впервые за несколько лет.

Видя, что каждый вдох причиняет мне парализующую боль, мой мозг пытался оградить меня от неё – путем лишения меня способности дышать. Я буквально не мог сделать вдох, а после того как с огромным усилием мне это удавалось, я не мог выдохнуть. В какой-то момент я упал на пол, у меня не было сил даже позвать никого на помощь.

Именно тогда я сполна ощутил всю глубину того, насколько мой неокортекс слабее древнего ящеричного мозга, который может внушить мне что угодно, насколько бы абсурдно и нелепо это ни выглядело. Он обладает полной безграничной властью над моим восприятием (до тех пор, пока я не поймаю его на этом), и если он может внушить мне, что если я сделаю вдох – я умру, то что удивляться тому, что он может убедить меня в том, что орать на любимых людей – это норма.

Что делать в такой ситуации? Преодолевать сопротивление? Сражаться? "Выходить из зоны комфорта"? Чем упорнее я сражался с ним, тем более невыносимым становилось моё положение. Вероятно, только благодаря тому, что однажды я натренировался не дышать по 4 минуты, позволило мне не впасть в панику.

В конце-концов я осознал, что он пытается делать, расслабился, сел на пол и стал медитировать и убеждать мой собственный разум, что боль не страшна, что он должен мне позволить её испытать, иначе я задохнусь.

Поэтому, твой пресловутый "дискомфорт" это просто ощущение. Это ощущение которое создает твой мозг, чтобы ты не ходил туда, где тебе – по его мнению – будет больно. У него нет способности прогнозировать, что его выбор принесет тебе гораздо больше боли впоследствии – его задача защитить тебя от боли сейчас.

Но во-первых, боль – это неизбежность, а во-вторых, это фантомное боевое охранение он создал когда тебе было пять лет. Поэтому, не нужно с ними "сражаться" и "преодолевать", так ты только подчеркиваешь его власть над собой.

Нужно с заботой и нежностью но твердой рукой дать своему разуму понять, что тебе больше не страшно заполнить квитанцию неправильно, или занять не ту очередь, или рассыпать бумаги на глазах у всех. Никто не осудит тебя за это кроме тебя самого. А если и осудит – мнение тех, кто выносит суждение о людях на основании такой ерунды – не стоит ничего, не говоря о том, что это их проекция и они осуждают тебя выслуживаясь в свою очередь перед своим авторитетным наблюдателем, и таких людей в любом случае не нужно держать в своем окружении.

Боль от травмы отвержения – самой главной травмы в жизни любого человека, которой подвержено абсолютное большинство людей на планете – так же иллюзорна и ничтожна, если смотреть на нее из взрослой жизни. Однако мозг делает все возможное, чтобы больше никогда не испытывать эту боль, которая на момент когда мы её пережили, была всепоглощающей по своим масштабам, потому что быть отвергнутым богом – значит быть отвергнутым самой жизнью.

Поэтому мы создаем себе бесконечные коконы, которые должны спасти нас от этой боли, поэтому мы ищем "смысл жизни" в бесконечных попытках обрести "себя". Что бы это ни было – коллекционирование ножей, мотоциклов, денег, бизнесов или женщин – всё это лишь попытки обрести значимость, заслужить любовь одной "самой главной" женщины в своей жизни, бесплодные попытки приобрести вес, который даст железной маме повод тебя любить.

Неважно идет ли речь о восьмилетнем не в меру любознательном мальчике который не умеет разговаривать с людьми, или 'самом богатом человеке на планете", одна пуговица на пиджаке которого стоит как пятикомнатная квартира в центре Бангкока – вся их необъятная экзистенциальная тоска это лишь желание ощутить любовь железной мамы. Настолько же бесполезна насколько нелепа и инфантильна.

Все войны, "достижения", миллионы исковерканных жизней, вагоны денег, свадебные церемонии ради которых выкупается целая Венеция – город, а не заведение – все это лишь для того, чтобы заполнить ту пустоту, которую оставила недоблюбленность сопливого ребенка железной мамой.

Но эту пустоту невозможно заполнить ничем, сколько бы людей, денег, башенных часов, оргазмов, городов, континентов, дофамина, квартир, кокаина, человеческих жизней, эскадренных миноносцев, танков, океанов и планет эта дыра ни засосала, она не станет меньше, она станет только еще голоднее. Эту дыру невозможно заполнить, единственный способ спастись от этой пустоты – отказаться от того 'Я' которое носит эту дыру в себе.

Неважно, покупаешь ли ты новый телефон, или Марс – планету, а не шоколадку – ты делаешь это, потому что ты ребенок, который так и не смирился с реальностью и хочет, чтобы мама его любила, и чтобы она заплатила по счету. А если не она, то кто-то, а желательно – все.

Но во-первых, она не умеет, потому что она железная и её не научили. Во-вторых, она тебя уже не любила, и ты не можешь вернуться в прошлое. В-третьих, ты уже не ребенок, и вместо того чтобы хныкать что у тебя вавка, найди кого-то кому действительно плохо и попробуй быть полезным. Потому что в отличие от твоей воображаемой вавки, его боль реальна, и он находится в ней сейчас.

Недавно я видел кусок интервью с Марком Закербергом где он говорит: "Конечно, мы рискуем потратить миллиардов на двести или триста больше в попытках опередить конкурентов, но риск оказаться позади них гораздо дороже." В попытках опередить конкурентов сделать машину, которая будет рисовать говноисусов из креветок быстрее, чем у конкурентов. Вот на что это жалкое создание рискует потратить миллиардов на вдести-триста больше, но он, глядите-ка какой удалец, готов на этот риск.

Тут неважно, что он так казуально рассуждал о 200-300 миллиардах долларов намеренно, чтобы продемонстрировать какой он невероятный мужчинка. Потому что несмотря на нарочито будничный тон, которым он это произнес – его поступки полностью соотносятся с этими рассуждениями.

Он готов потратить на "200-300 миллиардов" больше, чтобы кого-то там опередить, вместо того, чтобы построить хотя бы одну школу, хотя бы одну больницу, хотя бы один кошачий приют за пределами чертовой Калифорнии, где это просто уход от налогов и дополнительные преференции и внимание от таких же дурачков, вечно глядящих ему в рот.

Я воспылал таким презрением и ощущением брезгливости к этому человеку, и такой всепоглощающей жалостью к нему, каких я не испытывал очень давно.

И самое омерзительное в этой ситуации, что с помощью инструментов, которые он непосредственно создал и которыми управляет единолично, он распространяет это тошнотворное отношение к жизни на все человечество, и теперь все те дурачки, которые сидят по десять часов в инстраграме, Тик-Токе, Прыг-Скоке или еще каком-то брейнроте – восхищаются этими слепыми котятами.

Мое умиротворение отличается от того секундного успокоения которое ты испытываешь, когда покупаешь новую плойку, часы или шторы, когда получаешь повышение или похвалу, когда заслуживаешь награду или новый титул. Оно отличается от того облегчения которое длится четыре секунды, когда новый предмет, человек или впечателение становится "твоим".

Мое спокойствие отличается от всего этого, тем, что оно абсолютно. Оно не заменяет мне любовь матери, оно не отвлекает меня от ощущения одиночества, оно не помогает мне забыть о травмах, оно не что-то, что дает мне что-то другое. Оно конечно.

Потому что нет никакого одиночества, нет никаких травм, нет никакой изолированности, нет никакой бездомности. Мой дом – это любое место на земле где есть воздух для моих лёгких, вода для моих вен и солнце для моих глаз. Моя зона комфорта – не зона, мой комфорт бесконечен, потому что я принимаю любое событие, любую реальность, что бы ни случилось со мной – неважно что это, сломанная рука, разбитый мотоцикл или сахарный диабет – как данность. Я не даю ему оценку, я не думаю "ах если бы я вовремя остановил поединок" или "ах почему я не прошел медосмотр". Если у меня завтра обнаружится рак, я с таким же спокойствием приму его, потому что секундомер моей жизни не отмеряет время, которое мне осталось, чтобы успеть заслужить чью-то любовь.

У меня нет травм, у меня нет недолюбленности, у меня нет необходимости отвлекаться ни от чего, потому что тот человек, с кем происходило это всё, то 'Я' – оно в прошлом, у меня нет необходимости цепляться за эти раны, чтобы предъявить за них счет кому-то. У меня нет необходимости быть 'каким-то'.

Я больше не далаю что-то для чего-то. Я делаю что-то, потому что я хочу это делать. Неважно что это - писать роман, сценарий, ремонтировать старый Японский усилитель или делать отжимания – у меня нет потребности ни с кем делиться, выкладывать это в инстаграм и ждать от кого-то похвалы.

Делать что-то, потому что хочешь это делать, а не чтобы кому-то это показать – это свобода.

Я, в меру своих сил, знаний, умений и обстоятельств, определяю кто 'Я' в данную секунду. Но в следующую секунду передо мной встает новый выбор. Последствия которого дадут мне понять, насколько он был правильным, и принять меры, чтобы в следующий раз мой выбор был более осознанным. Но это бесконечный процесс, у которого нет цели "стать успешным" или "всегда делать правильный выбор".

Я не могу сказать, и у меня нет такой необходимости – что я умный, сильный или смелый. Я поступаю умно в данную секунду, а через секунду я совершу самый глупый поступок в своей жизни. Но это не значит ровным счетом ничего. Это ни на что не влияет, это никуда не зачитывается, это нигде не фиксируется, это никем не оценивается и ни во что не конвертируется.

Мой прошлый опыт расширяет границы знаний и умений, но он не дает мне аммуницию для атак на тех, кто бил меня в лицо. Потому что у них не было выбора.

Неспособность моей матери испытывать любовь ко мне, не ранит меня, потому что моё сострадание к человеку, у которого не было родителей, которому пришлось провести всё детство в детском доме, где ей просто не у кого было научиться любить – сильнее моей эгоистичной детской обиды (да как она смеет меня не любить онажемать!).

В моем теле нет ни единой клетки, которая была в теле того ребенка, которого она била за воровство которое он не совершал. И в то же время, у меня нет потребности видеться "сострадательным" потому что ничья оценка ни в отрицательную, ни в положительную сторону не влияет ни на что. Да, мне важно знать, что эта писанина кому-то полезна, потому что иначе мне нет смысла тратить по 15 часов в неделю на неё. Но у меня не звучат никакие колокольчики в голове, когда кто-то говорит "какая красота". Я благодарен за усилие, которое человек делает над собой, чтобы выразить свою благодарность, даже если его комплимент звучит как снисхождение (потому что он не умеет иначе).

У меня нет потребности в том, чтобы кто-то меня хвалил, или гладил, или говорил какой я хороший, талантливый или сильный. Ничто из этого не влияет ни на что.

Единственный мерник я оставлю при себе, потому что я не хочу давать аммуницию дурачкам.

The first step is love. The second is mercy. – Bringing Out the Dead.

Неспособность моей матери любить меня, то есть то, что Я не дополучил любовь не ранит меня, потому что я вижу трагедию не в том что 'Я' чего-то не получил, а в том что она не имела возможности научиться давать.

У Я сейчас есть всё что ему нужно – солнце, вода, небо, семья, хорошие друзья и любимое дело. И даже не одно. Какой ему прок держаться за какие-то определения? Чтобы кто-то дал больше? Получать – это больше не награда для меня.

---

У меня в жизни было три или четыре сеанса психотерапии. Я не горжусь этим, и кому-то терапия совершенно абсолютно необходима.

Вот одно из заданий которые я выполнял.

Мы создаем картинки, чтобы дать причины нас любить (в том числе себе же). Но это только лишает нас возможности научиться любить – и себя, и других и вообще. Потому что чем больше этих призраков, тем больше ухода им требуется.

Так офисные работники "обживают" свои рабочие места. Если я поставлю свою кружку, фотографию семьи и собаки на мой рабочий стол, это место станет моим. У меня будет на него больше прав. Меня будет труднее уволить. И если я не просто я, а еще атлет, музыкант, писатель и леворадикальная феминистка то у меня больше прав на жизнь, и поводов меня любить.

Через какое-то время я понял, что все что мы делаем на этой терапии это пытаемся устранить мой дискомфорт.

Проблема здесь в том, что дискомфорт – это оборотная сторона стремления к комфорту. Стремления к тому, чтобы 'все было хорошо' и все стулья были расставлены по местам.

Но дискомфорт абсолютно необходим – если мой друг не скажет мне, что я поступаю кринжово, как еще я узнаю о том, что я придурок?

Стремление к комфорту это инфантильное желание, которое не только разрушительно но и не осуществимо, потому что невозможно провести всю жизнь в этом "комфорте". Комфорт – это такое одеялко, в которое хочется укутаться и чтобы тебя никто не трогал. Это так не работает.

Мы настолько избалованы соцсетями и алгоритмами, которые подстраиваются под нас, что утратили способность создавать отношения. Потому что при первых признаках трения и конфликта мы свайпаем влево и идем искать тех, кто 'нас достоин'. Следующее после моего поколение практически в полном составе и практически полностью утратило способность терпеть дискомфорт, а эта способность – то, что отличает счастливых людей от несчастных.

Квант одиночества – это минимальная неделимая частица одиночества. Если ее обнаружить, если удастся её поймать – можно вылечить одиночество раз и навсегда. Так я когда-то думал в погоне за очередной красавицей и умницей, которая каждый раз оказывалась непригодной.

Расплата за это заблуждение настигла меня даже после того, как я вылечил травму отвержения, потому что несмотря на то, что она больше не управляла мной, мое тело и мозг все еще бережно хранили старые привычки и паттерны, поэтому мой выбор все еще был предопределен.

И после очередной, последней боли отвержения я осознал – одиночество это просто нежелание быть взрослым.

Потому что когда ты хочешь, чтобы всё 'было хорошо' возникает страх, что что-то может быть не 'хорошо'.

Одиночество – это слепота и не желание видеть ничего, кроме своей трагедии. Которая, если посмотреть на неё трезво – ничтожна.

Да, детеныши обезьян, которых лишают заботы матери – умирают. Но они так же умирают, когда вместо настоящей матери им дают железную маму – умирают, потому что железная мама не способна им дать той ласки и тепла, которая им необходима. Это биология.

Однако, взрослый осознанный человек, который обладает умением следить за руками наблюдателя, который играет с ним в наперстки, которым не обладают детеныши обезьян, способен увидеть и осознать, что он пытается выпросить крохи любви у железной мамы.

Он способен увидеть и осознать, что это бесполезно. И он способен увидеть и осознать, что дальнейшие попытки сделать это не принесут ему ничего, кроме горечи и разочарования, и что единственный путь к тому, чтобы ощутить любовь – вырастить её внутри себя.

Когда мне было лет шесть, меня отправили в магазин за продуктами. Я ощущал себя настолько незначительным существом, что когда мне не удалось встать в длиннющую очередь в магазине, я просто сел на бортик прилавка (раньше у прилавков были такие небольшие карнизы, на которые можно было поставить сумку) и начал смотреть в пустоту.

Пустота географически совпала с районом входной двери продуктового магазина, в котором пахло свежеиспеченным хлебом и весной, так что я просто сидел и смотрел на ноги покупателей, входящих и выходящих из магазина. Было тепло, потому что я помню, что многие ноги были обуты в босоножки. Я просидел так несколько часов, пока вдруг не увидел красные босоножки с ажурным вырезом в виде полевых цветов. Я подумал "Босоножки прям как у моей мамы".

Но это были не босоножки как у моей мамы, это были босоножки моей мамы, и когда она вошла, она устроила мне сцену прямо в магазине, с продолжением по пути домой, и дома, где к ней присоединился отец, потому что они прождали меня несколько часов. Я выбираю думать, что они переживали за меня, а не за свой обед.

И этот незначительный эпизод, один из сотен на моей памяти – одна из причин, по которой многие годы я был не способен делать что-то.

Страх получить по шее за плохой результат был настолько сильным, что на этом месте вырос замок с гоблинами, рвами с крокодилами и катапультами.

Для маленького человеческого существа провалить задание "купить картошку и яйца" это навлечь на себя гнев богов. Однако для взрослого человека это ничтожное происшествие.

Проблема в том, что эти мелкие порезы постепенно обрастают защитными механизмами, которые однажды могут вытеснить вообще все другие процессы и твоя жизнь превращается в сплошную цепь вегетативных защитных механизмов.

И теперь ты не можешь выходить на улицу, встречаться с людьми, и разговаривать по телефону, потому что любое из этих действий пересекается с очередным защитным механизмом.

Ты не можешь приступить к претворению планов в жизнь, несмотря на огромное желание и яростную 'мотивацию', ты не можешь делать ничего, что может вылиться в неудачу. Потому что за эту неудачу тебя сделают недостойным жить.

Однако, решение не в том, чтобы 'выйти из зоны комфорта', потому что наличие зоны комфорта, подразумевает существование зоны дискомфорта. Но только потому, что это считается нормой - не значит что это норма.

Подлинная свобода – это когда нет никакой зоны. Ни комфорта, ни дискомфорта. Подлинная свобода – это когда любое событие ты принимаешь как часть реальности. Свобода – это когда в любом происшествии ты не ищешь причины почувствовать себя несчастным.

До того, как я научился приседать с весом в 100 Кг на спине и отрывать вес в 120 Кг от земли, я был физически слабым человеческим существом и предельно негибким. Я никогда в жизни не был способен достать не то что до носочков, но даже до голеней. В любой группе людей можно было смело ставить ставку, что я окажусь самым негибким представителем человеческого рода.

Когда я начал заниматься спортом, я начал прилагать все усилия, чтобы исправить это. Потому что мобильность мышц и суставов – это одна из самых главных степеней свобод, которые мне были необходимы, чтобы заниматься своим любимым делом.

Я даже записался на йогу, и мучил тренеров расспросами, как мне стать более гибким, потому что несмотря на годы упорных тренировок, я не продвигался практически ни на сантиметр.

Каждодневый 'выход из зоны комфорта' не только не помогал, но часто отбрасывал меня назад.

Так прошло много лет, я упрямо игнорировал слова тренеров и преподавателей йоги что 'если от природы не дано, то и не дано'. И однажды я набрел на исследования, которые изменили мою жизнь – Бен Патрик, kneesovertoes guy раскопал, что на самом деле, нет никакой эластичности мышц, и никакя фасция с которой я тоже носился несколько лет, прилежно каждый раз мучительно прокатывая мышцы ног жестким валиком перед каждой тренировкой, не влияет на гибкость и на 10% так, как нам об этом твредят. Все это мифы.

Подлинная причина по которой человек не гибок – не в том, что его мышцы не эластичны, а в том, что они слабы. Наш мозг получает информацию от четырех видов (известных на данный момент) сенсоров в каждой группе мышц, сообщающих ему о состоянии, уровне сокращения и других параметрах и в момент, когда он понимает, что мы достигли предела способности мышцы генерировать силу, он блокирует её растяжение, чтобы спасти нас от травмы.

Проще говоря, наш мозг не дает нам принять то положение, которое может нас травмировать, и единственный способ получить 'хорошую растяжку' – это постепенно делать мышцы сильнее в тех крайних положениях, которые ты хочешь освоить.

Чтобы сесть на шпагат, нужно не преодолевать бесконечные пытки на машине для растяжки (такая у меня тоже была) а укреплять мышцы в крайних доступных тебе на данный момент положениях, постепенно сообщая мозгу уверенность, что ты можешь вернуться из этого положения без травмы для себя.

Именно поэтому, преодоление этого сопротивления приносит обратный результат – после того, когда мозг получает информацию, что из крайнего положения ты вернулся с болью и травмами, он блокирует этот интервал, так что твой диапазон движения становится не шире а уже.

Всего несколько недель занятий с пониманием этого принципа, и я обрел 'растяжку' на уровне элитных атлетов, о которой я не смел даже мечтать когда-то, только потому, что кто-то придумал, что это достигается за счет преодоления, ведь тысячелетняя школа Шаолинь не может ошибаться.

И ровно так же, как абсолютно глупо и бесполезно сражаться с мозгом, чтобы улучшить 'растяжку' – в чем я убедился в течение восьми лет, точно так же бесполезно преодолевать его 'сопротивление' там, где он пытается уберечь тебя от равмы. Потому что это будет иметь ровно обратный результат – в этом я убедился на протяжении десятилетий.

Защитные механизмы нужно не ломать, их нужно делать избыточными. Твой мозг хочет уберечь тебя от боли но он так же не хочет тратить на это больше ресурсов, чем необходимо.

Он должен осознать, что его забота – это пустая трата ресурсов. Неважно, проявляется эта забота в активации чувства страха, или отвлечении тебя от травм и интроспекции с помощью инстаграма, алкоголя и наркотиков.

В чем бы человек ни находил спасение от одиночества – в коллекционировании, в религии, в обкладывании себя подушками безопасности из денег – ничто из этого не способно спасти его.

Потому что смерть от разлучения с мамой – это биология. Ничто не способно заменить любовь мамы, но любовь и сострадание способны освободить от потребности в ней, потому что потребность эта – детская, и дети способны только брать. Только взрослый способен давать. Дети не видят ничего и никого кроме себя. Только взрослый способен видеть за пределами своих хотелок и вавок. К сожалению, взрослых людей на земле бесконечно меньше, чем состарившихся детей.

The first step is love. The second is mercy.

В некотором смысле мне повезло – я знал, чего бы я ни достиг, каких бы ни добился высот, материнской, впрочем как и отцовской, любви это мне не принесёт. И тем не менее, я был заражен этой инфекцией "чего-то достичь", потому что несмотря на то, что своим родителям ничего доказывать я не хотел, в моем мире все же существовал некий авторитет, которому я должен продемонстрировать свою значимость, своё право на жизнь.

Доказать, что я не кусок говна, как меня убеждает в этом отец, а что я писатель, или режиссер. Что я нужен зачем-то.

Но точно так же, как стремление к комфорту рождает страх дискомфорта, стремление "быть кем-то" порождает страх "быть никем". Ты становишься обусловленным, твои действия должны соответствовать стандартам некоего внешнего авторитета. Наблюдателя.

Но нет никакого авторитета, и нет никакого наблюдателя. Это всё фантомы, придуманные твоим мозгом, чтобы ему было от чего отталкиваться.

Неважно каким быть – хорошим, плохим, талантливым, бездарным – главное, это быть "каким-то", чтобы заработать право быть. Потому что его нужно заслужить.

Это стремление и рождает одиночество, потому что оно рождает необходимость в Я. Я – писатель. Или Я – борец. Или Я – атлет.

Чем больше этих Я, тем сильнее одиночество, потому что эти картинки, которым отныне нужно соответствовать вытесняют твое подлинное я, ведь им нужно место, и чем их больше, тем больше пространства требуется им, и тем меньше ты обращаешь внимания на других, потому что всё твоё внимание поглощено всеми этими разнообразными "Я", которые требуют внимания, ухода и обслуживания. И вот уже вся твоя жизнь подчинена обслуживанию этих картинок, и ты становишься слеп к чужой боли и к чужой радости, ты становишься плохим другом. И благодаря соцсетям – таких людей с каждым днем всё больше.

Потому что то, что тренируется – то разивается. А соцсети тренируют нас, что мы главные, что комфорт – самое важное в жизни, что необходимо всегда быть счастливым, радостным, богатым и любимым всеми.

Как моя мать, которая настолько травмирована, что её 'Я' заполнило абсолютно все пустоты в её душе и она физически, биологически, вегетативно не способна обратить внимание на что-то, что не касается её.

Меня окружают слепые, травмированные дети, которые бродят спотыкаясь в темноте и в каждом звуке им мерещится что кто-то их зовёт.

У меня есть подруга, с которой невыносимо говорить, потому что во всём, что бы я ни сказал, ей мерещится, что я говорю про неё. О чем я бы я ни говорил, она спрашивает "Это я? Это про меня? Это ты мне да? Я? Это Я". Уровень её сосредоточенности на себе просто абсурден. Когда я сказал что у меня есть лучший кинооператор, она с улыбкой спросила 'Это я?'. Она не имеет абсолютно никакого отношения ни к кино, ни к операторскому искусству ни к искусству вообще. Там не было вообще ни малейшего даже призрачного шанса, что я говорил про неё. Но никто кроме неё не может называться "лучшим".

Но это – лишь один из десятков примеров. Он наиболее яркий, потому что она не научилась скрывать свои эмоции и чувства, маскировать и делать вид, что ей интересен кто-то кроме её самой. Большинство людей знают, что это не приветсвуется в обществе, поэтому, они делают вид, что им интересно как у тебя дела и чем ты занимался на выходных.

Но я пишу это не чтобы пожаловаться, и не чтобы высмеять её лично. Потому что я никак это не оцениваю, то раздражение которое я испытываю – это инерция, которая перевешивается состраданием. В её реакции я вижу ребенка, на которого родители никогда не обращали внимания, который путался у них под ногами как щеночек, который постоянно выдумывал любые способы привлечь внимание родителей, котоырй однажды начав кричать 'Смотри как я умею' так никогда и не сумел остановиться, и которого в современном мире на это еще и поощряют на каждом шагу те, кто не хочет поддаваться чувству стыда за свое детское поведение, поэтому нормализует это поведение. Потому что фотографировать свою жопу для тысяч людей это норма, и постить каждый день свои 'победы' и 'достижения' это норма. Это я отклонение.

Но это не значит что я особенный. Мне лишь выпало испытать немного больше, чем большинству. Мне выпали такие карты.

У меня больше нет никакого убеждения, что ничего хорошего произойти со мной не может. Как нет и никакой необходимости "выходить из зоны комфорта" – потому что мой комфорт не зонирован, у него нет границ. Мне комфортно всё и мой дом – везде.

И если этого состояния удалось обрести мне – самому глупому, самому беспомощному, медлительному, несообразительному, простоватому, наивному, неуклюжему, самому негибкому – значит удастстся кому угодно.

Надо только быть готовым заплатить цену – отказаться от потребности быть 'каким-то'. Отказаться от 'Я' чьи раны можно давать зализывать красавицам и менять на ласку, или хотя бы внимание незнакомцев.